Неточные совпадения
Сверх того, начальство, по-видимому, убедилось, что
войны за просвещение, обратившиеся потом в
войны против просвещения, уже настолько изнурили Глупов, что почувствовалась потребность на некоторое
время его вообще от
войн освободить.
Так он очищался и поднимался несколько раз; так это было с ним в первый раз, когда он приехал на лето к тетушкам. Это было самое живое, восторженное пробуждение. И последствия его продолжались довольно долго. Потом такое же пробуждение было, когда он бросил статскую службу и, желая жертвовать жизнью, поступил во
время войны в военную службу. Но тут засорение произошло очень скоро. Потом было пробуждение, когда он вышел в отставку и, уехав
за границу, стал заниматься живописью.
Все
время войны я горячо стоял
за войну до победного конца.
К тому
времени, когда возгорелась небывалая
за всю историю мировая
война, выяснилось, что есть три величайшие державы, которые могут претендовать на мировое преобладание — Англия, Россия и Германия.
Но я был личным свидетелем другого исторического момента (
войны 1853–1856 г.), близко напоминавшего собой двенадцатый год, и могу сказать утвердительно, что в сорокалетний промежуток
времени патриотическое чувство,
за недостатком питания и жизненной разработки, в значительной мере потускнело.
За десятки лет после левачевской перестройки снова грязь и густые нечистоты образовали пробку в повороте канала под Китайским проездом, около Малого театра. Во
время войны наводнение было так сильно, что залило нижние жилые этажи домов и торговые заведения, но никаких мер сонная хозяйка столицы — городская дума не принимала.
За два дня до своей смерти Чаадаев был еще в Английском клубе и радовался окончанию
войны. В это
время в «говорильне» смело обсуждались политические вопросы, говорили о
войне и о крепостничестве.
Потому что — поймите же — никто и никогда из нас со
времени Двухсотлетней
Войны не был
за Стеною — я уже говорил вам об этом.
Я уверен, дикарь глядел на «пиджак» и думал: «Ну к чему это? Только обуза». Мне кажется, точь-в‑точь так же будете глядеть и вы, когда я скажу вам, что никто из нас со
времен Двухсотлетней
Войны не был
за Зеленой Стеною.
Не может человек нашего
времени, исповедуй он или не исповедуй божественности Христа, не знать, что участвовать в качестве ли царя, министра, губернатора, или урядника в том, чтобы продать у бедной семьи последнюю корову на подати для того, чтобы отдать эти деньги на пушки или на жалованье и пансионы роскошествующим, праздным и вредным чиновникам; или участвовать в том, чтобы посадить в тюрьму кормильца семьи
за то, что мы сами развратили его, и пустить семью его по миру; или участвовать в грабежах и убийствах
войн; или во внушении вместо Христова закона диких идолопоклоннических суеверий; или загнать забежавшую на свою землю корову человека, у которого нет земли; или с человека, работающего на фабрике, вычесть
за нечаянно испорченный предмет; или содрать вдвое
за предмет с бедного только потому, что он в крайней нужде; не может не знать ни один человек нашего
времени, что все эти дела — скверные, постыдные и что делать их не надо.
Зарубин и Мясников поехали в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во
время последней турецкой
войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что в прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный
за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он к Яицкому городку, но, узнав через одну женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько
времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен к Кожевникову.
Вообще же о
войне говорили неохотно, как бы стесняясь друг друга, точно каждый боялся сказать какое-то опасное слово. В дни поражений все пили водку больше обычного, а напиваясь пьяными, ссорились из-за пустяков. Если во
время беседы присутствовал Саша, он вскипал и ругался...
Рогожин не любил ничего говорить о себе и, вероятно, считал себя мелочью, но он, например, живообразно повествовал о честности князя Федора Юрьича Ромодановского, как тот страшные богатства царя Алексея Михайловича, о которых никто не знал, спрятал и потом, во
время турецкой
войны, Петру отдал; как князю Ивану Андреевичу Хованскому-Тарарую с сыном головы рубили в Воздвиженском; как у князя Василия Голицына роскошь шла до того, что дворец был медью крыт, а червонцы и серебро в погребах были ссыпаны, а потом родной внук его, Михайло Алексеич, при Анне Ивановне шутом состоял,
за ее собакой ходил и
за то при Белгородском мире тремя тысячами жалован, и в посмеяние «Квасником» звался, и свадьба его с Авдотьей-калмычкой в Ледяном доме справлялась…
Он откапывал для них, где только мог, средства и вакации и всюду втирал их, давая родителям деньги на дорогу из собственного кармана; добавлял жалованья чиновникам опек, строго следил
за ревизиями попечительских отчетов, но в то же
время вел нескончаемые
войны с дворянами
за крестьян.
— Первая, самая грубая форма
войны — есть набег, то есть когда несколько хищных лентяев кидаются на более трудолюбивых поселян, грабят их, убивают; вторые
войны государственные, с целью скрепить и образовать государство, то есть когда сильнейшее племя завоевывает и присоединяет к себе слабейшее племя и навязывает формы жизни, совершенно не свойственные тому племени; наконец,
войны династические, мотив которых, впрочем, кажется, в позднейшее
время и не повторялся уже больше в истории:
за неаполитанских Бурбонов [Бурбоны неаполитанские — королевская династия, правившая Неаполитанским королевством в 1735—1806 и 1815—1860 годах.] никто и не думал воевать!
Он взял
за руку француза и, отойдя к окну, сказал ему вполголоса несколько слов. На лице офицера не заметно было ни малейшей перемены; можно было подумать, что он разговаривает с знакомым человеком о хорошей погоде или дожде. Но пылающие щеки защитника европейского образа
войны, его беспокойный, хотя гордый и решительный вид — все доказывало, что дело идет о назначении места и
времени для объяснения, в котором красноречивые фразы и логика ни к чему не служат.
«По возвращении от невзятия Азова, — пишет он, — с консилии генералов указано мне к будущей
войне делать галеи, для чего удобно мню быть шхиптиммерманам (корабельным плотникам) всем от вас сюды: понеже они сие зимнее
время туне будут препровождать, а здесь тем
временем великую пользу к
войне учинить; а корм и
за труды заплата будет довольная, и ко
времени отшествия кораблей (то есть ко
времени открытия навигации в Архангельске) возвращены будут без задержания, и тем их обнадежь, и подводы дай, и на дорогу корм».
Не знаю, бывал ли когда-нибудь покойный император Николай I в Балаклаве. Думаю всячески, что во
время Крымской
войны он вряд ли,
за недостатком
времени, заезжал туда. Однако живая история уверенно повествует о том, как на смотру, подъехав на белом коне к славному балаклавскому батальону, грозный государь, пораженный воинственным видом, огненными глазами и черными усищами балаклавцев, воскликнул громовым и радостным голосом...
— Как это дико, Сергей Фирсыч, что мы с вами уже три месяца не читаем газет. Бог знает, что произошло
за это
время в России? Подумайте только: вдруг случилась революция, или объявлена
война, или кто-нибудь сделал замечательное открытие, а мы ровно ничего не знаем? Понимаете, такое открытие, которое вдруг перевернет всю жизнь… например, летающий корабль, или вот… например… читать в мыслях у другого, или взрывчатое вещество такой удивительной силы…
— Верно! Только надо это понять, надо её видеть там, где её знают, где её, землю, любят. Это я, братцы мои, видел! Это и есть мой поворот. Началась эта самая
война — престол, отечество, то, сё — садись в скотский вагон! Поехали. С год
время ехали, под гору свалились… Вот китайская сторона… Смотрю — господи! да разве сюда
за войной ездить? Сюда
за умом!
За умом надобно ездить, а не драться, да!
[Таким образом, в одной карикатурной истории России, изданной во Франции во
время восточной
войны, Олег идет на Константинополь с криком: «Не посрамим русской земли, умрем
за веру и отечество!
Вместо милосердия как единственного средства, чтобы расположить народ в свою пользу, победители после битв добивали раненых, и Ашанину во
время его пребывания к Кохинхине не раз приходилось слышать в кафе, как какой-нибудь офицер
за стаканом вермута хвастал, что тогда-то повесил пятерых ces chiens d’anamites [Этих собак анамитов (франц.)], как его товарищ находил, что пять — это пустяки: он во
время войны десятка два вздернул…
Эти воинственные атрибуты обыкновенно мирного города объяснялись бывшей в то
время междоусобной
войной между северными и южными штатами
за освобождение негров от невольничества [
Война эта тянулась с 1861 по 1865 г. и окончилась победой северян.
— Да ни
за что. Просто хотел показать, что офицер должен быть всегда готов. У него и в мирное
время всегда бывало как бы на
войне!
Оттого и поле, и пожни, и бор в казну отошли, а спустя немного
времени были пожалованы полковнику Якимову
за раны и увечья в
войне с турками.
И, говоря это, Милица плачет, как маленькое дитя, по-детски же кулаком утирая глаза. Ее нервы стали никуда негодными
за последнее
время… Эти ужасы
войны совсем развинтили ее.
— Не ты ли это, Карл? — звучит уже много тише голос австрийца. — Я так и знал, что ты вернешься, рано или поздно, товарищ… Так-то лучше, поверь… Долг перед родиной должен был заставить тебя раскаяться в таком поступке. Вот, получай, однако… Бросаю тебе канат… Ловишь? Поймал? Прекрасно?.. Спеши же… Да тише. Не то проснутся наши и развязка наступит раньше, нежели ты этого ожидаешь, друг. [
За дезертирство, т. е. бегство из рядов армии во
время войны, полагается смертная казнь.]
С тех пор я более уже не видал Ристори ни в России, ни
за границей вплоть до зимы 1870 года, когда я впервые попал во Флоренцию, во
время Франко-прусской
войны. Туда приехала депутация из Испании звать на престол принца Амедея. В честь испанцев шел спектакль в театре"Николини", и Ристори, уже покинувшая театр, проиграла сцену из"Орлеанской девы"по-испански, чтобы почтить гостей.
Она осталась еще в Париже до конца сезона, в Вену не приехала, отправилась на свою родину, в прирейнский город Майнц, где я ее нашел уже летом во
время Франко-прусской
войны, а потом вскоре вышла замуж
за этого самого поляка Н., о чем мне своевременно и написала, поселилась с ним в Вене, где я нашел ее в августе 1871 года, а позднее прошла через горькие испытания.
Подробнейшим образом сообщал нам, что в таком-то году до р. х., как говорит обломок дошедшей надписи, между такими-то двумя греческими городами происходила
война; из-за чего началась, сколько
времени тянулась и чем кончилась — неизвестно.
— Да, ноне, братец, не та полоса пошла… Он для своего
времени хорош был… Ну и события… Герцеговинцы… Опять
за Сербию поднялись, тут, глядишь,
война. А нынче тихо, не тем пахнет.
Вскоре после Крымской
войны (я не виноват, господа, что у нас все новые истории восходят своими началами к этому
времени) я заразился модною тогда ересью,
за которую не раз осуждал себя впоследствии, то есть я бросил довольно удачно начатую казенную службу и пошел служить в одну из вновь образованных в то
время торговых компаний.
В 1864 году, во
время работы над «
Войной и миром», Толстой пишет Софье Андреевне: «Ты, глупая, со своими неумственными интересами, мне сказала истинную правду. Все историческое не клеится и идет вяло». В 1878 году он пишет Фету: «Прочтя ваше стихотворение, я сказал жене: «стихотворение Фета прелестно, но одно слово нехорошо». Она кормила и суетилась, но
за чаем, успокоившись, взяла читать и тотчас же указала на то слово, которое я считаю нехорошим: «как боги».
К маю 1870 года перебрался я из Вены в Берлин перед
войной, о которой тогда никто еще не думал ни во Франции, ни в Германии. Между прочим, я состоял корреспондентом тогдашних «Петербургских ведомостей», и их редактор, покойный В. Ф. Корш, проезжал в то
время Берлином. Там же нашел я моего товарища по Дерптскому университету, тоже уже покойного, Владимира Бакста — личность очень распространенную тогда в русских кружках
за границей; с ним я еще студентом, в Дерпте, переводил учебник Дондерса.
Интенданты были очень горды, что опоздали с ними всего на месяц: в русско-турецкую
войну полушубки прибыли в армию только в мае [Впрочем, как впоследствии выяснилось, особенно гордиться было нечего: большое количество полушубков пришло в армию даже не в мае, а через год после заключения мира. «Новое
Время» сообщало в ноябре 1906 года: «В Харбин
за последнее
время продолжают прибывать как отдельные вагоны, так и целые поезда грузов интендантского ведомства, состоящих главным образом из теплой одежды.
Как-то встретил я одного артиллерийского офицера-неудачника, не получившего
за всю
войну ни одной награды. Он острил: «Пошлю свою карточку в «Новое
Время»: офицер, не получивший на театре
войны ни одной награды». И это действительно было такою редкостью, что карточка вполне заслуживала помещения в газете.
Немирович-Данченко сообщает, что однажды, в частной беседе, Куропаткин сказал: «Да, приходится признать, что в настоящее
время войны ведутся не правительствами, а народами». Признать это приходилось всякому, имеющему глаза и уши.
Времена, когда русская «святая скотинка» карабкалась вслед
за Суворовым на Альпы, изумляя мир своим бессмысленным геройством, —
времена эти прошли безвозвратно.
От бывших на
войне с самого ее начала я не раз впоследствии слышал, что наибольшей высоты всеобщее настроение достигло во
время Ляоянского боя. Тогда у всех была вера в победу, и все верили, не обманывая себя; тогда «рвались в бой» даже те офицеры, которые через несколько месяцев толпами устремлялись в госпитали при первых слухах о бое. Я этого подъема уже не застал. При мне все
время, из месяца в месяц, настроение медленно и непрерывно падало. Люди хватались
за первый намек, чтобы удержать остаток веры.
Войска входили с музыкой и развернутыми знаменами, штаб — и обер-офицеры, — будем говорить словами очевидца и участника Нащокина, — так, как были на
войне, шли с оружием, с примкнутыми штыками; шарфы имели подпоясаны; у шляп, поверх бантов,
за поля были заткнуты кокарды лаврового листа, чего ради было прислано из дворца довольно лаврового листа для делания кокард к шляпам, ибо в древние
времена римляне, после победы, входили в Рим с лавровым венцом, и то было учинено в знак того древнего обыкновения, что с знатной победой над турками возвратились.
Каюсь, что во
время последней
войны я даже свечи ставил
за французов, чтобы Бог привел им хоть один раз поколотить немцев, а Гамбетту, Тьера и Трошю так даже в заздравное поминание записал.
Оправдалась она и в данном случае: болезнь Николая Павловича оказалась очень кстати, она помогла скрыть его покушение на свою жизнь от начальства, так как
за время ее от незначительного поранения виска не осталось и следа, хотя, как мы знаем из слов Бахметьевой, это не совсем осталось тайной для петербургского общества, и рассказ об этом с разными прикрасами довольно долго циркулировал в гвардейских полках и в великосветских гостиных, но затем о нем забыли, на сцену выступили другие злобы дня, главная из которых была предстоящая вновь
война с Наполеоном, как бы предугаданная русским обществом и войском ранее, нежели она стала известна правительственным сферам.
Желая поправить расстроенные финансы Швеции, он повелел редукцию [Редукция — изъятие дворянских имений в Лифляндии, проводившееся шведским правительством с 1655 г., но затянувшееся из-за непрерывных
войн до конца 1670–1680 гг.] имений, принадлежавших некогда правительству и правительством же подаренных частным лицам в потомственное владение во
времена епископов, гермейстеров и королей.
Здесь только и говорится об угрожающем положении, которое приняла наша порт-артурская эскадра относительно сильно поредевших
за последнее
время рядов японских морских сил, и полагают, что эта перемена ролей на море без сомнения отразится на дальнейшем ходе дел на сухопутном театре
войны.
Русские войска явились в Германию уже во
время войны за австрийское наследство. Испуганный Фридрих поспешил заключить мир с Марией-Терезией до столкновения с ними. Когда, несколько лет спустя, Фридрих начал новую Семилетнюю
войну с Австрией и против него вооружилась почти вся Европа,
за исключением Англии, Елизавета Петровна стала во главе союзников. Она говорила, что «продаст половину своего платья и бриллианты» для уничтожения своего заклятого врага.
Во главе поджидавших печальную процессию находился и Павел Петрович с небольшою свитой на углу Невского и Садовой. По приближении гроба государь снял шляпу. В это
время за спиной его раздалось громкое рыдание. Он обернулся и увидел, что генерал-майор Зайцев, бывший в итальянскую
войну бригад-майором, плачет навзрыд.
— Отец, неужели ты принимаешь меня
за труса? — воскликнул юноша. — Если бы во
время войны, в сражении…
Во
время войны союзников с Наполеоном Пруссия держалась нейтралитета, и хотя общественное мнение было
за войну, а войско ненавидело Наполеона, осторожный и малодушный король Фридрих Вильгельм держал себя робко и употреблял все средства, чтобы отклонить разрыв с сильным завоевателем.
Страна ровная, с открытыми границами со всех сторон, Пруссия не представляла даже в середине таких преград,
за которыми после уничтожения армии, можно было укрыться на
время и организовать народное восстание, к тому же французская армия была почти у границ Пруссии и Наполеону не нужно было в
войне с нею побеждать даже расстояния.
Город Вильна
за время Отечественной
войны 1812 года приобрел себе весьма любопытное историческое значение.
Всем начальникам отдельных частей роздана только что отпечатанная брошюрка, знакомящая их с главными основами японской тактики, насколько они выяснились
за время настоящей
войны.